«Российским политикам кажется, что у них очень большая степень свободы»
Профессор Владимир Гельман презентовал в книжном магазине «Пиотровский» в Перми книгу «Российский путь: идеи, интересы, институты, иллюзии», которую написал со своими коллегами по Европейскому университету в Санкт-Петербурге. Смысл этой работы заключался в том, чтобы найти ответ на вопрос: «Почему экономические и политические преобразования в постсоветской России происходят так, как они происходят?» О результатах исследования Гельман рассказал в интервью «Компаньон magazine».
— Владимир Яковлевич, первый вопрос очень простой: почему всё так, как есть? Из-за плохих идей, интересов, институтов, иллюзий?
— Нам привычно представлять мир сквозь призму сценария голливудского фильма, где действуют хорошие парни и плохие парни. В реальной жизни дела обстоят гораздо сложнее. Политические и экономические агенты действуют в своих интересах, но на них влияет и комплекс идей, которые двигают преобразованиями, и комплекс иллюзий, которыми заражены как элиты, так и массы. Отчасти эти идеи и интересы возникли задолго до распада СССР, они повлияли на выбор институтов (правил игры) и на их изменения. Сочетание идей, интересов, институтов и иллюзий обуславливало дальнейшую траекторию экономического и политического развития на каждой из развилок постсоветской истории. Был переломный момент 1991 года, когда определялись пути дальнейшего развития страны. Развилкой стал и рубеж 1990—2000-х годов, когда, с одной стороны, наконец закончился глубокий и длительный спад экономики и начался рост, а с другой — произошла смена руководства страны. Ну и, конечно, переломным моментом стал 2014 год, когда случился принципиальный разворот от целей социально-экономического развития, которые служили приоритетом руководства страны с конца 1990-х, к геополитическим приоритетам, вызванным иллюзиями о том, что Россия — великая страна и может делать всё, что захочет. Сейчас мы переживаем последствия тех решений, которые были приняты на каждой из этих развилок.
— Что, по-вашему, предопределило тот или иной выбор?
— В 1991 году старая система рухнула и встал вопрос, что поставить во главу угла. Шла борьба двух групп идей: сторонников демократической трансформации социализма, которая оказалась дискредитирована из-за неудач периода Горбачёва, и сторонников рыночных идей, которые говорили о том, что надо строить рыночную экономику, капитализм, а демократию отодвинуть куда подальше. В этом смысле очень ярким является высказывание Улюкаева образца 1995-го о том, что политические решения должны приниматься не по итогам голосований, а на основе квалификации, знаний и опыта специалистов. Идеи рынка без демократии победили и во многом обусловили последующее развитие страны.
В конце 1990-х — начале 2000-х в авангарде оказалась идея воссоздания сильного государства. Сильного — с точки зрения силовой составляющей во внутренней и внешней политике. Российское государство во многом восстановило свой потенциал, но если до 2014 года этот потенциал был направлен на социально-экономическое развитие, то после крымских событий вектор кардинально изменился и теперь страна старается любой ценой поддерживать свой статус великой державы на международной арене.
— Почему те или иные идеи рулят?
— Идеи рулят не сами собой: у них есть конкретные двигатели. Идея демократического социализма была близка поколению «шестидесятников» и продвигалась его представителями. К нему принадлежали Михаил Горбачёв и Борис Ельцин. За рыночные идеи и идеи «сильного государства» выступало поколение «семидесятников», для которых нормативным идеалом является то, что я называю «хорошим Советским Союзом». Он подразумевает политическую и международную систему, которая напоминала бы советскую, но была бы лишена присущих ей изъянов: дефицита, очередей и так далее. Чтобы был централизованный контроль государства над политической сферой; чтобы инакомыслящие не бузили, а сидели в фейсбуке; чтобы существовала возможность «выключить» нежелательные СМИ. Эти идеи разделяют многие представители поколения 1970-х, пережившие сильную травму разочарования после распада СССР.
Время для следующей смены идей пока ещё не наступило. Но думаю, это произойдёт довольно скоро. «Семидесятников» сменяют 25—30-летние, для которых СССР — это давнее прошлое.
— Но, как ни странно, они ностальгируют по нему.
— Ностальгия по прошлому есть в самых разных странах. Но дважды в одну реку войти нельзя. Важно не то, по чему вы тоскуете, а то, какие приоритеты выбираете и чем руководствуетесь. Изоляционизм по отношению к внешнему миру — это прошлое. Чем больше мы стараемся воскресить его, тем сильнее увеличиваем отставание в развитии. Надеюсь, молодые люди это понимают.
— Бывшего министра экономического развития РФ Улюкаева во время своего выступления вы назвали технократом, а главу госкорпорации «Роснефть» Сечина — соискателем ренты. Символизирует ли приговор Улюкаева к восьми годам тюремного заключения поражение первых и победу вторых?
— И технократы, и соискатели ренты — это не какие-то две организованные партии. И те, и другие конкурируют друг с другом, равно как и внутри своих групп. Речь идёт о том, что на определённых постах государственного управления экономикой руководству страны нужны квалификация, знания и опыт, за которые ратовал Улюкаев, просто с целью защиты от дурака. Если бы соискатели ренты управляли Центробанком, у нас бы сейчас была высокая инфляция. Руководство страны это понимает.
В других сферах есть сильное давление, каждому хочется что-то урвать. Эта борьба происходит на разных участках. Улюкаев оказался её жертвой. Но надо сказать, что его сменил другой технократ — Орешкин, который проводит похожую линию технократической политики. Мы не знаем, как он будет действовать, когда речь зайдёт о чьих-то жизненных интересах.
— Как вы считаете, губернаторы-технократы, назначенные за последний год, смогут изменить к лучшему социально-экономическую ситуацию в регионах в существующих институциональных условиях? Управленческие навыки и компетенции помогут им в этом?
— Главная задача губернаторов — это не столько управление экономикой и социальной сферой, сколько политический и общественный контроль. По результатам ряда исследований, у губернаторов, которые плохо управляют регионами, но добиваются требуемых результатов на выборах, гораздо больше шансов сохранить свой пост. Думаю, при последних назначениях руководителей субъектов Федерации приоритетной задачей было избавиться от некоторых одиозных фигур и поставить вместо них тех, кто будет более успешно, с точки зрения федеральных властей, выполнять волю центра. Это не значит, что все те новые, кого назначают, являются высококвалифицированными специалистами. Там люди очень разные. Насколько успешно они себя проявят, станет видно через некоторое время. Но в целом экономический и социальный фон в стране неблагоприятный, и в лучшем случае какой-то региональный лидер может не сделать очевидных ляпов.
Хотя новые губернаторы — люди другого поколения, они играют по тем правилам, которые сформированы их предшественниками. Трудно ожидать от чиновников высокого уровня, что они станут бунтовать и восставать против существующей системы.
— Для характеристики государственного управления в современной России вы используете термин «недостойное правление». А есть в отечественной истории примеры достойного правления?
— Многие преобразования, проведённые в эпоху Александра II, — судебная, земская реформы — улучшали качество государственного управления. Некоторые попытки такого рода предпринимались и в советский период, но они были крайне непродуманными и непоследовательными. Классический пример — реформы, которые проводил Хрущёв. В разные периоды российской истории руководство страны, с одной стороны, исходило из личных иллюзий, а с другой — было сильно подвержено влиянию заинтересованных групп. Тот же Хрущёв пытался ослабить партийный аппарат, поэтому провёл его разделение на сельскохозяйственные и промышленные комитеты партии. Это внесло в систему управления неоправданный хаос, и в конечном итоге реформы были свёрнуты. И таких примеров очень много.
— А есть примеры, когда российские правители осознавали, что находятся в плену неких иллюзий, и осознанно же от них освобождались?
— Михаил Сергеевич Горбачёв, безусловно, избавлялся от коммунистических иллюзий и до того, как он стал генеральным секретарём ЦК КПСС, а уж в тот период — точно. Владимир Владимирович Путин до того, как стать президентом, да и в первые годы президентства, от некоторых иллюзий избавлялся. Беда в том, что на смену одним иллюзиям приходили другие. Иллюзия того, что Россия — великая держава, рулила и продолжает рулить всем процессом государственного управления, особенно после 2014 года.
Людям в принципе свойственны иллюзии. Большинство политиков в попытках воплотить свои иллюзии в жизнь связаны теми ограничениями, которые накладывают сопротивление других политиков, или сопротивление масс, или внешнеполитические факторы. Российские политики находятся в ситуации, когда им кажется, что у них очень большая степень свободы. Этим они отличаются от политиков многих других стран.
— Свободы в смысле вседозволенности?
— Совершенно верно. В ситуации, когда политики чем-то ограничены, их непродуманные действия не сильно меняют общеполитическую картину. Возьмите того же Дональда Трампа. Он многое хотел поменять в своей стране, но пока что его деятельность привела к не слишком кардинальным изменениям, в том числе потому, что в США есть Конгресс, общественное мнение и другие институты.
В России подобных сдерживающих факторов значительно меньше. Принципиальная смена вектора развития в 2014 году не вызвала сопротивления, а, наоборот, повлекла за собой прилив общественного энтузиазма. Это особенность многих авторитарных государств.
— По словам директора Левада-центра Льва Гудкова, связанная с Крымом патриотическая эйфория завершилась. Ощущение неопределённости сменилось надеждой на улучшение экономической ситуации, которая возлагается на власть. Люди в очередной раз полны иллюзий, что государство их спасёт.
— Люди в большинстве своём не обладают достаточной информацией, чтобы судить о фундаментальных экономических и политических процессах. В лучшем случае они могут судить о них по состоянию своего кошелька. Массовое восприятие ситуации — это во многом проекция мнения элит. А надежда на государство проистекает отчасти оттого, что надежды, возлагавшиеся в 1990-е годы на рынок, были иллюзиями, а отчасти оттого, что других источников преобразований, кроме «хорошего» государства, люди не видят. Однако вряд ли российское государство в его нынешнем виде будет способно на какие-то кардинальные сдвиги к лучшему. В лучшем случае оно сможет поддерживать ситуацию на нынешнем уровне.
|